до гроба пьян и вдрызг любим
Саломея или Странный Театр Романа Виктюка.
читать дальшеПод звуки переливчатых бубенчиков, под глухое стучание барабанов, под срывающуюся скрипку, под яркое освещение сцены проходят эти вечера. Такие неясные, волшебные, будто бы они есть, а будто нет. Будто ты пришел, переступил порог зала и оказался в искусно -сотканной иллюзии, которая вот-вот может разрушится, если вдохнуть воздух не веря в нее. Но я верю. Все 2, 3, 4 часа и больше верю, и до сих пор еще боюсь смахнуть с плеч остатки серебристой сияющей паутины реальности Виктюка и Уайльда, Жане, Булгакова и т.д.. Такое ощущение, что садишься на свое место, гаснет свет и ты оказываешься один в зале. Вокруг больше никого нет. Ты наедине с театром. Наедине с тем миром, с теми людьми, с теми эмоциями которые они выплескивают на тебя. И ты тонешь в них. Забываешься и тонешь, не можешь всплыть. Руки в стороны, глаза закрыты и погружение. Полное погружение.
Горько-сладкая пьеса.
Вкушаешь ее, заливаешь терпкими чувствами, которые не можешь не испытывать и становишься пьяным, безумным словно Ирод. Больным. Счастливым больным. Впитываешь всю атмосферу, словно губка. И не отпускаешь от себя ни на секунду те ощущения, те покалывания в пальцах, те взмахи ресниц на каждой строчке, на каждой фразе, что врезается в сознание и отравляет разум.
Оскар. Статный, восхитительный, гордый, аристократичный денди-Оскар. Начало. Тягучий язвительный голос. Сочится словно нектар, срывается плодами и пропадает в красном покрытии сцены. Все жесты, все движения исполнены достоинства, наполнены Уайльдом без примеси кого бы там ни было. А потом он начинает меняться, медленно...и так больно. Смотреть, как он внезапно, оказавшись наедине с Бози, оказывается таким хрупким и ранимым, таким влюбленным и испуганным. И вновь собранным, вновь готовым идти до конца. И вот игры....И снова Оскар. Оскар-Ирод. Сжившийся с этой ролью. Ревнивый, пожираемый собственным страстями. Таким непохожим на спокойную речь срывается в крик: Кто такая Али?
И такой...такой трепетно-нежный. Такой...даже слова не подобрать. Как переливы колокольчиков в музыки. Такой нереальный в словах: Ты- единственное божество, которого я...которого я...
И хочется рыдать, навзрыд, не сдерживаясь, не тая все эмоции. И ухватить кончиками пальцев то, что он говорит...
Которого я...жажду. Бози...
А рядом Бози. Насмешливый, божественный Бози. Ослепительно улыбающийся, сверкающий, женственный...Лорд Альфред Дуглас. Мальчишка Бози. Голосом плетет путы не только вокруг Оскара, но и вокруг твоих собственных мыслей и ты сидишь в этих силках и таешь...таешь... И такой же как и Уайльд- не вышедший из роли Саломеи. Гневный, яростный, ревнивый Бози. Переглядывающийся с Робертом Россом. Который друг. Настоящий, любящий, заботливый друг. Всегда рядом. Вот только протяни руку. И как же ему больно, когда он видит что творится с Уайльдом, что делает из него этот лорд Альфред Дуглас. И понимающий все. Готовый отступить в тень и вернуться, когда надо. С пронзительными глазами и теплым голосом. Росс. В которого веришь. В любовь которого веришь и понимаешь, почему он похоронен в одной могиле с Уайльдом. Но все же Бози опережает его у кресло, пробежавшись пальцами по спинке стула Оскара и крепко сжав его. Оскар только его. Только его. Собственник Бози.
И такой...хрустальный, ангельский Бози, когда обхватывает руками голову Оскара, которая лежит у него на коленях. И кажется, что не было никакой жажды, никакой наигранности, никакой злости и ревности...Только любовь и нежность. Любовь и Нежность.
И казалось, что все эти игры всего лишь игры, но... в конце, когда свет гаснет, ты вспоминаешь глаза Ирода, когда он отдает свой приказ о убийстве и глаза Оскара, когда он говорит о Бози... И понимаешь, до конца понимаешь, что все смешивается и обнаруживается. Игры. В каждой игре есть момент игры.
Она появилась как солнечный луч, среди воспаленного неба. Жаркая, горячая, плывущая по волнам страсти и собственной красоты Саломея. Такая зовущая, такая манящая, дикая, смеющаяся Саломея. Царевна, которая способна танцевать в крови и хохотать. Царевна способная взмахом ресниц потребовать себе все, что пожелает. Почти богиня для тетрарха, богиня для воинов. Страшная, несущая в себе угрозу и смерть, танцующая на лезвии ножа...о, царевна Саломея. С момента ее появления на сцене она притягивала взгляд и хотелось словно мотылек лететь на огонь ее тела и души. Грациозная, гибкая и опасная словно пантера. Ее характер чувствовался через сирийца и пророка.
Атарик. Дрожащий, бьющийся в предсмертной агонии даже во время того, пока он был еще жив. Смотря на него, ты начинаешь понимать, что Саломея это не простая девушка, кокетничающая с молодыми воинами. Это жестокая расчетливая хладнокровная убийца. Прелестная царевна Саломея, которую так презирал Иоканоан. Понимаешь о том, как она грязна, как она порочна, через его слова, через его проклятия, через его белые одежды в контрасте с ее яркостью и богатством. Но все же победительница Саломея, торжествующая над головой бедного пророка. Сумасшедшая царевна. Прекрасная богиня Саломея, заставляющая дышать раз в несколько минут, потому что она...восхитительна и сладка.
Ее мать. Ее отражение в каком-то смысле. Каким же пугающим и в тоже время шикарным был момент, когда Саломея говорила, а Иродиада открывала рот. О, женщина, женщина... Несущая в себе порочность, жажду и ненасытность. Со сверкающими глазами, визгливым голосом и злостью на дочь и Ирода. Потрясающая женщина.
Ирод. Ирод. Ирод.
И закрывая глаза, еще раз Ирод. Шатающийся, безумный, пьяный, больной Ирод. Буквально выкатывающийся на сцену. С воспаленными глазами, воспаленным голосом. Такой... Такой до дрожи сумасшедший. Истеричный Ирод, который не мог отвести взгляда от царевны. Ирод, которые буквально ползал, бегал по сцене за Саломеей, пытаясь поймать ускользающую красавицу. И вот...почти дотронувшись руками, трепетно, не дыша...Но она убегает и он снова бежит. Забыв про все. Он хочет. Хочет, чтобы она его любила, чтобы была только его, но Саломея...принадлежит себе и это сводит с ума. Сводит с ума.
Ирод. Отчаянный Ирод. Забывающий все что хочет сказать, сделать. Ирод напуганный, запутавшийся в предрассудках. Больной, больной Ирод. И как же... как же больно видеть его спину, видеть его взгляд, когда в конце он узнает желание Саломеи. Несущий за собой потери и разрушения, он как ребенок мечется между людьми. Тыкается словно слепой щенок в красный занавес, до дрожи боится крови и пытается согреться или охладиться. Не помнит. Он не помнит.
Ирод. Ирод. Ирод.
Колокольчики до сих пор слышны в воздухе. До сих пор слышны крики Ирода, в которых проскальзывают истеричные рыдания. До сих пор закрываешь глаза и видишь как танцует царевна Саломея и, запрокидывая голову, смеется Иродиада. Слезы застилают глаза, как и тогда. В последние 20 минут спектакля. Когда ты уже не можешь сдержать эмоций.
И это перетекает из Служанок в Саломею, из Саломеи в следующую пьесу и далее.
Черно-красно-белый театр Виктюка. Сияющий, манящий, зовущий. Звучащий надрывным Je suis Malade, безумным Russian Dance и звенящим Ноктюрном Шопена. Выкрикивающий, шипящий, печально-нежный. Невозможный театр Виктюка, в котором либо тонешь, либо не можешь погрузится совсем.
И ты встаешь, как в тумане бредешь к сцене и сжимая руки актеров, бессвязно даришь им цветы, не в силах вымолвить больше одного слова. И хочешь возвращаться и возвращаться, в этот ритуал, в этот кроваво-красные свет, в эти голоса, звуки и шелест костюмов.
Сладко-горький театр Романа Виктюка.
читать дальшеПод звуки переливчатых бубенчиков, под глухое стучание барабанов, под срывающуюся скрипку, под яркое освещение сцены проходят эти вечера. Такие неясные, волшебные, будто бы они есть, а будто нет. Будто ты пришел, переступил порог зала и оказался в искусно -сотканной иллюзии, которая вот-вот может разрушится, если вдохнуть воздух не веря в нее. Но я верю. Все 2, 3, 4 часа и больше верю, и до сих пор еще боюсь смахнуть с плеч остатки серебристой сияющей паутины реальности Виктюка и Уайльда, Жане, Булгакова и т.д.. Такое ощущение, что садишься на свое место, гаснет свет и ты оказываешься один в зале. Вокруг больше никого нет. Ты наедине с театром. Наедине с тем миром, с теми людьми, с теми эмоциями которые они выплескивают на тебя. И ты тонешь в них. Забываешься и тонешь, не можешь всплыть. Руки в стороны, глаза закрыты и погружение. Полное погружение.
Горько-сладкая пьеса.
Вкушаешь ее, заливаешь терпкими чувствами, которые не можешь не испытывать и становишься пьяным, безумным словно Ирод. Больным. Счастливым больным. Впитываешь всю атмосферу, словно губка. И не отпускаешь от себя ни на секунду те ощущения, те покалывания в пальцах, те взмахи ресниц на каждой строчке, на каждой фразе, что врезается в сознание и отравляет разум.
Оскар. Статный, восхитительный, гордый, аристократичный денди-Оскар. Начало. Тягучий язвительный голос. Сочится словно нектар, срывается плодами и пропадает в красном покрытии сцены. Все жесты, все движения исполнены достоинства, наполнены Уайльдом без примеси кого бы там ни было. А потом он начинает меняться, медленно...и так больно. Смотреть, как он внезапно, оказавшись наедине с Бози, оказывается таким хрупким и ранимым, таким влюбленным и испуганным. И вновь собранным, вновь готовым идти до конца. И вот игры....И снова Оскар. Оскар-Ирод. Сжившийся с этой ролью. Ревнивый, пожираемый собственным страстями. Таким непохожим на спокойную речь срывается в крик: Кто такая Али?
И такой...такой трепетно-нежный. Такой...даже слова не подобрать. Как переливы колокольчиков в музыки. Такой нереальный в словах: Ты- единственное божество, которого я...которого я...
И хочется рыдать, навзрыд, не сдерживаясь, не тая все эмоции. И ухватить кончиками пальцев то, что он говорит...
Которого я...жажду. Бози...
А рядом Бози. Насмешливый, божественный Бози. Ослепительно улыбающийся, сверкающий, женственный...Лорд Альфред Дуглас. Мальчишка Бози. Голосом плетет путы не только вокруг Оскара, но и вокруг твоих собственных мыслей и ты сидишь в этих силках и таешь...таешь... И такой же как и Уайльд- не вышедший из роли Саломеи. Гневный, яростный, ревнивый Бози. Переглядывающийся с Робертом Россом. Который друг. Настоящий, любящий, заботливый друг. Всегда рядом. Вот только протяни руку. И как же ему больно, когда он видит что творится с Уайльдом, что делает из него этот лорд Альфред Дуглас. И понимающий все. Готовый отступить в тень и вернуться, когда надо. С пронзительными глазами и теплым голосом. Росс. В которого веришь. В любовь которого веришь и понимаешь, почему он похоронен в одной могиле с Уайльдом. Но все же Бози опережает его у кресло, пробежавшись пальцами по спинке стула Оскара и крепко сжав его. Оскар только его. Только его. Собственник Бози.
И такой...хрустальный, ангельский Бози, когда обхватывает руками голову Оскара, которая лежит у него на коленях. И кажется, что не было никакой жажды, никакой наигранности, никакой злости и ревности...Только любовь и нежность. Любовь и Нежность.
И казалось, что все эти игры всего лишь игры, но... в конце, когда свет гаснет, ты вспоминаешь глаза Ирода, когда он отдает свой приказ о убийстве и глаза Оскара, когда он говорит о Бози... И понимаешь, до конца понимаешь, что все смешивается и обнаруживается. Игры. В каждой игре есть момент игры.
Она появилась как солнечный луч, среди воспаленного неба. Жаркая, горячая, плывущая по волнам страсти и собственной красоты Саломея. Такая зовущая, такая манящая, дикая, смеющаяся Саломея. Царевна, которая способна танцевать в крови и хохотать. Царевна способная взмахом ресниц потребовать себе все, что пожелает. Почти богиня для тетрарха, богиня для воинов. Страшная, несущая в себе угрозу и смерть, танцующая на лезвии ножа...о, царевна Саломея. С момента ее появления на сцене она притягивала взгляд и хотелось словно мотылек лететь на огонь ее тела и души. Грациозная, гибкая и опасная словно пантера. Ее характер чувствовался через сирийца и пророка.
Атарик. Дрожащий, бьющийся в предсмертной агонии даже во время того, пока он был еще жив. Смотря на него, ты начинаешь понимать, что Саломея это не простая девушка, кокетничающая с молодыми воинами. Это жестокая расчетливая хладнокровная убийца. Прелестная царевна Саломея, которую так презирал Иоканоан. Понимаешь о том, как она грязна, как она порочна, через его слова, через его проклятия, через его белые одежды в контрасте с ее яркостью и богатством. Но все же победительница Саломея, торжествующая над головой бедного пророка. Сумасшедшая царевна. Прекрасная богиня Саломея, заставляющая дышать раз в несколько минут, потому что она...восхитительна и сладка.
Ее мать. Ее отражение в каком-то смысле. Каким же пугающим и в тоже время шикарным был момент, когда Саломея говорила, а Иродиада открывала рот. О, женщина, женщина... Несущая в себе порочность, жажду и ненасытность. Со сверкающими глазами, визгливым голосом и злостью на дочь и Ирода. Потрясающая женщина.
Ирод. Ирод. Ирод.
И закрывая глаза, еще раз Ирод. Шатающийся, безумный, пьяный, больной Ирод. Буквально выкатывающийся на сцену. С воспаленными глазами, воспаленным голосом. Такой... Такой до дрожи сумасшедший. Истеричный Ирод, который не мог отвести взгляда от царевны. Ирод, которые буквально ползал, бегал по сцене за Саломеей, пытаясь поймать ускользающую красавицу. И вот...почти дотронувшись руками, трепетно, не дыша...Но она убегает и он снова бежит. Забыв про все. Он хочет. Хочет, чтобы она его любила, чтобы была только его, но Саломея...принадлежит себе и это сводит с ума. Сводит с ума.
Ирод. Отчаянный Ирод. Забывающий все что хочет сказать, сделать. Ирод напуганный, запутавшийся в предрассудках. Больной, больной Ирод. И как же... как же больно видеть его спину, видеть его взгляд, когда в конце он узнает желание Саломеи. Несущий за собой потери и разрушения, он как ребенок мечется между людьми. Тыкается словно слепой щенок в красный занавес, до дрожи боится крови и пытается согреться или охладиться. Не помнит. Он не помнит.
Ирод. Ирод. Ирод.
Колокольчики до сих пор слышны в воздухе. До сих пор слышны крики Ирода, в которых проскальзывают истеричные рыдания. До сих пор закрываешь глаза и видишь как танцует царевна Саломея и, запрокидывая голову, смеется Иродиада. Слезы застилают глаза, как и тогда. В последние 20 минут спектакля. Когда ты уже не можешь сдержать эмоций.
И это перетекает из Служанок в Саломею, из Саломеи в следующую пьесу и далее.
Черно-красно-белый театр Виктюка. Сияющий, манящий, зовущий. Звучащий надрывным Je suis Malade, безумным Russian Dance и звенящим Ноктюрном Шопена. Выкрикивающий, шипящий, печально-нежный. Невозможный театр Виктюка, в котором либо тонешь, либо не можешь погрузится совсем.
И ты встаешь, как в тумане бредешь к сцене и сжимая руки актеров, бессвязно даришь им цветы, не в силах вымолвить больше одного слова. И хочешь возвращаться и возвращаться, в этот ритуал, в этот кроваво-красные свет, в эти голоса, звуки и шелест костюмов.
Сладко-горький театр Романа Виктюка.
Нельзя так о них писать...
Это как провести дозой перед носом законченного наркомана, затем швырнуть ее в огонь и наблюдать, как он, обжигая руки и лицо, безуспешно и слепо тыкается в пламя в попытке снова испытать то блаженство, что стало теперь так недоступно, но по прежнему дразняще манит.
Да, мне очень дурно).
Ты когда-нибудь этим сведешь сума меня или себя. Не знаю, что страшнее.
и как же мне хорошо от того, что я там была
Некромансер Гена, страшнее...тоже не знаю. страшнее, если бы все осталось внутри..меня бы разорвало на кусочки.
cecilia tallis, спасибо)
и мне....как же мне хорошо, что я там был. БОЖЕ! КАК ЖЕ МНЕ ХОРОШО ОТ ЭТОГО!!!!
Ник, ну....нужный эффект произведен...не одному же мне умирать)
хотя бы "Черепаху" Бозин бы привез. как же люблю я его и его "Черепаху"
половину спектакля сползала на пол от переполняющих эмоций